Моцарт в Праге. Том 2. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль

«Знаю, знаю, благодарю вас, пани Людмила».

«Да Бог с вами, я часто вспоминаю вас, пан Моцарт, молюсь за вас, за ваше здоровье, чтобы ещё много красивой музыки написали на радость всем людям на свете».

Пани Людмила покраснела, словно что-то лишнее сказала из положенного для прислуги, но, увидев ясные, полные искренней любви, глаза Моцарта, добавила ещё:

«Вся Прага вас вспоминает, пан Моцарт, тоскует, нет слов, как часто говорят. Да вы, наверно, голодны, а я вас задерживаю тут после долгой дороги, простите меня, пожалуйста».

Моцарт распахнул плащ, извлёк из кружев рубашки букетик фиалок:

«Это для вас, пани Людмила, привет от весны, для которой у вас нет времени, чтобы пойти её встречать. Вот она сама к вам пришла с цветами. И будьте здоровы, а я побегу за паном Душком к Шёнборну».

Пани Людмила не верит своим глазам, неужели – правда, этот букетик фиалок для неё? Неуверенной рукой она потянулась к фиалкам, хотела поцеловать Моцарту руку, но он уж был настороже:

«Ещё что! Только не это, будьте здоровы, пани Людмила и до свиданья».

– 3 —

И был таков. Вылетел из дома и сразу к извозчику:

«Дворец графа Шёнборна».

Через пару минут он был уже там. Попросил привратника сообщить пану Душку, что его дожидается некий неизвестный господин.

Но слуга-то был музыкант, он знал пана Моцарта, весь засветился и бросился выполнять приказ. Одна радость – послужить королю музыки. Не назвал себя! Какой скромный! Не хотел пана Душка раньше времени озаботить, потому, видно, и просил передать, что, мол, ждёт неизвестный господин.

Моцарт расхаживал по коридору, хитрая улыбка бродила на его губах. Вот зазвучала музыка. Менуэт. Ну, конечно, лёгкое застольное развлечение. В улыбке промелькнула горечь. Сколько подобных пустяков пришлось ему сочинить для ненавистного архиепископа в Зальцбурге!

А тот и на собаку-то смотрел гораздо более приветливо, чем на музыкантов, вспоминать не хочется! Да и сейчас ведь я еду делать деньги, буду играть сегодняшним дворянам….

Двери отворились, появился Франтишек Душек. Моцарт заранее приготовился, повернулся спиной. Ну и напрасно! Неужели Душек не узнает в этом молодом человеке с напудренной головой великого Моцарта с его вечной косичкой, схваченной огненно-виноградной лентой!

«Амадей, Боже мой, это ты?»

Обнялись, расцеловались. Франтишек Душек взмахивает руками и всё повторяет:

«Это, в самом деле, ты, Амадей?»

«Ну конечно, ты же не духа бестелесного обнимаешь. Потрогай меня, Фома неверующий!» – и снова обнимает Душка.

«Вот граф-то Шёнборн обрадуется, ну, пошли, проходи!» – Душек отворяет двери, провожает Моцарта в салон, и навстречу ему уже звучит радостное:

«Так это Моцарт к нам упал прямо с неба!» – Все радуются неожиданному гостю, Моцарт не успевает пожимать руки, со всех сторон посыпались вопросы, приветствия.

Между тем, музыканты, продолжая играть сладкий менуэт, заволновались, но играли чисто.

«Как это замечательно, Моцарт, что вы снова у нас. Останетесь надолго?»

«Нет, нет, я только проездом».

«И куда вы на сей раз? Уж, не в Англию ли? Но тогда вряд ли стали бы проезжать через Прагу».

«Пока всего лишь в Берлин».

«А что так неожиданно? Почему не написал?» – допытывался Душек.

«Всё произошло очень быстро, уже поздно было писать. Князь Карел Лихновский предложил сопровождать его в Берлин, так как у него свободное место в карете. Я с удовольствием согласился, и мы поехали».

«И когда вы прибыли?»

«В два часа. У Душка мне объяснили, где вы все собрались, и вот я вас нашёл».

«Господа, мы тут его допрашиваем, а ведь он голоден, не обедал, пока нас искал, так ведь?» – граф Шёнборн взмахнул рукой, и через мгновение Моцарта окружил водоворот слуг, его обставили различными блюдами, заблестело красное вино, гости с удовольствием поддержали его за столом. Тосты за встречу сопровождались праздничной музыкой, пан капельник расстарался, устроил настоящий заздравный туш.

А как же иначе, всё лучшее для музыкального короля! Весёлый разговор украшают самые известные мелодии, не забыли и «Фигаро», разумеется, и «Дон Жуана». Моцарт помахал дружески рукой братьям-музыкантам. Вспомнил: когда он сам играл у архиепископа – никто ведь и не поблагодарит.

Моцарт пребывает в наилучшем настроении, наслаждается чёрным кофе, отвечает на вопросы, которые сыплются со всех сторон. Ну, как же, он ведь свежий гость прямо из Вены, а там двор, хворающий император, ну, как он там? И что будет дальше, знает ли он подробности о втором походе против турок?

Моцарт сообщил всё известное ему о продвижении войск, встретил их по дороге. Император плохо выглядит – не потому ли, что нездоров, малярия, лихорадка. О его болезни разговаривают шёпотом, покашливают, давая понять, что тут не всё ясно. У него столько хлопот с этой войной, развязанной против нескольких стран, говорят, он не спит по ночам.

Веселье постепенно потонуло в деловых разговорах о приближающемся военном мраке, музыка сбавила тон, играли тихонько и не слишком весело, а когда разговор становился горячее, то и вовсе заглушал звучание оркестра. Общество понемногу разделилось группами. Душек с Моцартом присели у окна, остальные им не мешали. Всем известно, что этим двоим есть о чём поговорить после долгой разлуки.

Слуга принёс свежего кофе, и Душек тихим голосом завёл интимный дуэт за ломберным столиком:

«Ну, рассказывай, мой друг, что ты делал с тех пор, как нас покинул. Ты доволен жизнью?»

«На этот вопрос, Франтишек, ответить не так просто. Я никогда не буду спокоен, потому что у меня в голове так много неосуществлённого, что мне не хватило бы нескольких оркестров и театров, чтобы мои сны воплотились в действительности. Тебе известно, как Вена приняла «Дон Жуана?»

«Кое-что я слышал, но хотелось бы узнать обо всём прямо от тебя, Амадей. Что же в действительности произошло с оперой в Вене после твоего возвращения из Праги?»

«Ты помнишь, с какой радостью я уезжал в Вену? А меня там как холодной водой окатили. Да Понте мне что писал? Дескать, император заинтересован в скорейшей постановке оперы. Но на бумаге многое выглядело гораздо красивее, нежели оказалось на самом деле.

Император меня принял вполне милостиво, расспрашивал подробно, как всё было в Праге, но стоило мне заикнуться о настоящем моём положении, как он, не говоря ничего определённого, сделал непроницаемое лицо, весь закрылся тайной, казалось, что-то замышляет. Так оно и получилось, он предложил мне место Глюка».

«Но это же прекрасно, Амадей, это большой успех!»

«Да, но если посмотреть с точки зрения моего отца, царствие ему небесное, который не зря учил меня переводить милости великих в цифры, то я, похоже, сильно деградировал».

«Не понимаю тебя».

Моцарт покачал головой, горькая усмешка сопровождала дальнейшие его слова:

«Дело в том, что Глюку император платил две тысячи золотых в год, а мне, передав его постоянный титул, предложили жалованье, сократив его на двенадцать сотен».

«В самом деле?»

«Что б мне провалиться. Но неважно, маленькая рыбка тоже рыба. Хоть такой кусочек твёрдого заработка для нашего хозяйства! Оно всегда было твёрдым орешком для Констанции. Война на носу, учеников всё меньше», – Моцарт махнул рукой, отчаянно схватил чашку с чёрным кофе.

Душек, сочувствуя, смотрел на друга, а тот продолжал:

«Так было всегда. Император привык, что люди раболепствуют перед ним. Я понял это, как только начал что-то соображать. Но я-то не подлиза, не льстец, не доносчик, и потому имею то, что имею. Зато, я говорю то, что думаю, и за слова свои отвечаю».

Душек спрашивает:

«А что от тебя требовали за это жалование?»

Тут Моцарт рассмеялся:

«Танцевальные пьесы для балов. Для императорских-королевских редутов я обязан приготовить столько менуэтов, немецких танцев и контрдансов, сколько потребует распорядитель балов. Вот, например, к Рождеству я должен был вынуть из рукава двенадцать менуэтов, заказали прямо в Сочельник.

Хорош был праздник. Я пока сочинял, стал даже насвистывать, Франтишек, голова чуть не упала на колени, но, видишь, выдержала. И ещё выдержит, мой милый друг! – Глаза Моцарта весело сверкали – Однако я им написал на квитанции, когда получал свои восемьсот золотых: Слишком много за то, что я делаю и слишком мало за то, что мог бы сделать. Ну и побежал с этим мужичок докладывать императору».

И снова с аппетитом выпил кофе. Продолжил:

«Эх, где то времечко, Франтишек, когда мы с Кубой шли ночью через Каменный мост к вам на Бертрамку. Я тогда разбудил старого Стейница, чтобы он сварил мне хорошего крепкого кофе, так сильно я тогда раскуражился после весёлого собрания в кабачке на Темпловой улице!» – Моцарт возбуждён, его обычно бледное лицо сейчас раскраснелось от воспоминаний о счастливых временах.